Здравствуй, друг! А у нас, наконец, потеплело,
И повсюду снимают чехлы с пробужденного неба.
Мы проснулись – завидуй – пора приниматься за дело,
Преподобный Андрей расписал наш собор голубцом,
За работу пора – нюхать воздух, шататься по Сити,
Проверять, как натянуты в небе незримые нити,
Покупать ерунду на толкучке у бабки в корыте,
И глядеть, как бледнеет весна искаженным лицом.
И бледнеть, как весна, и сознанье терять неумело,
На асфальт на колени роняя ослепшее тело,
Потому что пришло, наступило, напало, созрело,
Обступило и ждет, и глядит, как двустволка, в упор.
И в холодном поту просыпаясь, мы все еще живы.
Там, у моря, проснулись и ждут нас седые оливы,
И вздымают морские быки белопенные гривы,
И еще не подписан и не оглашен приговор.
***
Лети, мой снег – песок из детских рук,
Стекай с ветвей в дырявые карманы.
Проходит жизнь, обряжена в романы.
Проходит жизнь, и замыкает круг.
Какая нынче в небе пустота!
Замкнулся круг, и снег летит, как числа.,
И даты без числа срывают листья
Руками с календарного листа.
Лети, мой снег, лети в холодный круг,
Земная жизнь не знает середины.
Мы живы днем, мы живы сном единым,
Покуда в реку не столкнули струг.
И, пустоту сменяя полнотой,
Прольется снег в беспомощные руки,
И темная вода затопит струги,
И темная вода придет за мной.
***
Мне случалось тайком без дорог уходить в тридесятое царство за час до рассвета.
(Холод гиблых ночей, шепот спутанных троп, вереница следов).
Выживает один. Для второго всегда не хватает спасительного компонента –
Проездного билета, ответа, воды, запасного патрона и правильных слов.
Для меня не хватает, и я ухожу, не прощаясь.
Отстаю по дороге от поезда, прыгаю в снег.
Выживает один, если двое – снижается вероятность.
Выживает один, ему легче, хоть зверь он, хоть дерево, хоть человек.
Стая обречена. Одиночка, попробуй прорваться
Сквозь толпу на причале -- к единственному кораблю.
Позабудь хоть на время легенды про серое братство,
И за час до рассвета уйди. Я сделаю вид, что сплю.
Сплюнуть розовым на белый снег
Сплюнуть красным на серые листья
Холодно утром в разрушенном доме
Трудно любить в себе Минотавра
Тяжко носить в себе Минотавра
Страшно плевать в полусонные окна
Бить кулаками по каменным скулам
Бить кулаками себя по роже
Два куска соленого хлеба --
Твой паек в нежилое завтра
Три часа в ожидании смерти --
Вся награда за нашу любовь
На обломках стеклянного мира
На обломках стеклянного мира
***
Мое хрупкое счастье, стеклянный кузнечик,
Прыг с ладони в сухую траву, на прибрежный песок.
И уздечка звенит полудюжиной медных колечек,
А из зарослей дрока ей вторит, смеясь, голосок.
Разобъешься, дурак, ишь, распрыгался, шут, колокольчик.
Ну куда понесло, ошалел, потерял удила.
Вон цепочка следов – а какой неразборчивый почерк –
Босоногая девочка их прочитать не смогла.
Колокольчик, дурак, - был стеклянный, а стал оловянный, -
Только в печку не прыгай солдатиком вниз головой.
Жар струит по степи сладкий ветер и запах медвяный.
Ты живой, моя радость. Теперь наконец ты живой.
***
По шерсти, вставшей дыбом на затылке,
Между ушей прижатых, по хребту,
По лбу высокому к оскаленному рту,
По вздутой на виске дрожащей жилке
Сквозь мерное рычание в груди
Едва касаюсь, затаив дыханье,
И это невесомое касанье
Встречает взгляд в упор «Не подходи».
И, не боясь оскала, обниму,
И, взгляда не боясь, прижмусь покрепче.
И две ладони лягут мне на плечи
Как два моста к причалу одному.
***
Все перекручивать, ппереиначивать,
Все наизнанку, как мех, выворачивать,
И никаких векселей не оплачивать,
И предъявителей не узнавать,
Жить в своем времени, как в мегаполисе,
Не разделяясь на звезды и полосы,
Ветром соленым расчесывать волосы,
Жадно обнюхивать каждую пядь
Пыльной дороги, колючей обочины –
Листья измяты и ветки всклокочены
Все прорицания перепророчены –
Нам ли бояться несвязанных слов? –
Клянчить монетки у первого встречного,
Клянчить минутки у времени вечного,
Жить в упоении дня быстротечного
На перекрестках живых голосов
На перекрестиях нитей, сплетениях
Солнечных пятен, теней и ветвей…
***
И заплакали, и ушли
И пропали в лесной глуши
И не взяли меня с собой
Ни в разведку, ни в бой
И отправились поезда
От вокзала и навсегда
В новый свет или под откос
Без меня и всерьез
А вода покрывала дни
И гасила в ночи огни
И текла на асфальт вода
И ушли поезда
Ты нашел, ты нащупал путь
Не забудь меня, не забудь
В глубине, в холода. В ночи,
Иногда обо мне молчи
***
подворотен гулким эхом
стен гусиной кожей, смехом,
сплетен гудом, взглядов ядом,
пятен гуталинным смрадом,
темнота идет, как тать,
в пустоте кота искать
тень густеет понемногу
тело простится в дорогу
и над деревом кривым
в семь полотен гуще дым
машет серым рукавом.
Дразнит, манит, бьет крылом,
Ловит, ловит тень губами,
Стеньгу ломит парусами
Тень, тень, потетень,
Сели тенгу на плетень
Тенгу, тенгу, восемь тенгу,
А со мною – девять тенгу.
Если дождик не пойдет -
Будем до утра плясать.
Если тигр не придет –
Будем до утра плясать
***
Потемнело окно, и по рельсам помчалось кино.
Мне уже все равно – из какого ковша есть говно,
И какого рожна, нахлебавшись отравы сполна.
Выбирать сорт говна, зачерпнув то с верхов, то со дна.
Лучше просто уткнуться оскаленной пастью в диван,
Полистать на обоях готический метароман.
Наплевать на ботинки, примерзшие к липкому льду,
И сбежать босиком на ближайшую к солнцу звезду.
***
Ты привязал меня железной ниткой.
Пришил иголкой прямо по руке.
И я хочу укрыться от погони,
Но помнят боль увечные ладони,
И прячут, как добычу, сгусток липкий
В зажатом напоследок кулаке
***
При вращении шара пятно превращается в линию.
По стечении времени день превращается в жизнь.
Мы не виделись целую вечность, и вот дождались,
И опять перед нами вот это немыслимо синее.
Здесь в ботинках нельзя – босиком – мы идем босиком,
Здесь мы дети пространства и времени, царские дети
Две монеты уплачены – вот и печать на билете,
И зашлась вдалеке электричка прощальным гудком.
День наполнен пространством, как чаша, налит до краев,
Мы наполнены здешней, поющей стихи, тишиною.
Мы отдали тела горьковатому ветру и зною,
Не тревожа уснувших в тени поцелуев и слов.
***
Прекрасная эпоха. Сон во сне.
Железный век успешно отменен.
Мы спим в морской траве спина к спине
На дне потока сумрачных времен.
Поток времен течет сквозь наши сны
Играет с волосами, как с травой.
Мы спим, и в зыбкой толще тишины
Я знаю только то, что ты живой.
***
Умирала вода. И рождались шальные ветра.
Все, что было вчера – пусть останется в мертвом вчера.
Я вдыхаю взахлеб мокрый ветер с порывом дождя –
Так сегодня приходит сегодня, вчера не щадя.
Обжигая, ломая, круша, сокрушая, кружа,
На застывшем челе оставляя рубец рубежа
На холодной щеке оставляя полоску клейма –
Заключенный во времени, номер такой-то. Тюрьма.
Сквозь оперенный, датами вооруженный конвой
Мы упрямо бредем в никуда по прямой, по прямой
До ближайшего пункта – три года уложенных шпал.
И внезапно – обрыв. Заключенный такой-то бежал.
***
Ни о чем – понимаешь ли ты – ни о чем не жалея
напрямик – понимаешь ли ты – напрямик, напролом
будешь в завтра ломиться, в готическую галерею
где под куполом сумрак и гулкое эхо кругом
и беспомощно завтра лицо закрывает руками
и вчера, улыбаясь, глядит из-за древней стены.
Я играю словами – я в прятки играю словами
А сегодня подкралось и ждет объявленья войны
***
На рассвете – а правильней будет – за час до рассвета –
разбуди меня. надо умыться холодной водой.
Уходя навсегда из прекрасного жадного лета
Закушу прядь волос – ту, что ночью казалась седой.
Чуть касаясь озябшими пальцами каменной кладки,
Погляжу, как у серого неба теплеет щека.
И додумаю наскоро скачущих мыслей остатки –
Просто чтобы не ждать, цепенея, сухого щелчка.
***
Не удержать в руке остывший свет
не удержать в ладони холод крови
я знаю, сколько боли скрыто в слове
я знаю, каково искать ответ
Подружка, тонконожка, босиком
в пыли дорожной топаем упрямо
и травы пахнут приторно и пряно
и солнцем день облит, как молоком
За руки взявшись, весело молчим,
поем без слов, сбегая по обрыву
морской залив на солнце чешет гриву
и тает, тает, тает, тает дым
***
На губах останется, Гермий, только пепел сгоревших слов.
В Лабиринте оборваны нити, перетерлись узлы ветров.
Перекресток забытых империй, трех заросших степных дорог
По ночам здесь гуляют тени, в полдень пахнет дымом эпох.
Поезда проносятся мимо, громыхая на стыках шпал.
Отчего же здесь пахнет дымом, если вечер уже настал?
Отчего под ногами пепел, и присыпан пеплом осот?
Отчего ты смеешься, Гермий, и обветрен соленый рот?
Отчего горьки твои губы, и на них победы печать?
Каково это – ведать судьбы, отворять пути и молчать?
Каково это – знать дорогу, и торчать столбом верстовым?…
Попирают босые ноги над дорогой летящий дым.
***
Посиди со мной три часа до смерти
Проводи меня по дороге жизни
Чтоб не лезли в голову мысли-черти,
Чтоб с пути не свадили черти-мысли
Ты да я на кухоньке, да отчаянье,
Ты да я на кухоньке, хлеб да чай
Чтобы мне не думалось на прощание,
Ты на провокации не отвечай
Стерпится-разлюбится – врет пословица
С глаз долой-из сердца вон – лгут часы
Может, кто на них и отловится,
Только мы с тобой-то не так просты
Мы с тобой не просто так – мы ученые
Нас, соленых-жареных, не проведешь
Я оденусь в черное – только в черное-
И уйду к полуночи прямо в дождь.
***
Наощупь жить, вдыхая с болью время,
вслепую спать, предвидеть наяву,
и каждый день тянуть, как тетиву,
чтобы на каждый час хватило зрения.
любить свой лук, и смертоносный взгляд,
и стрел веселых деревянный шорох,
движенья рук, умелых и проворных.
Ладоней, совершающих обряд,
Спуская рой жужжащих медных пчел
В живую плоть сияющей минуты
И задыхаясь, говорить кому-то,
Прижавшись к мокрой куртке: «Ты пришел?»
***
О, храни, мой единственный, хрупкое наше единство,
меж ладонями нашими робкое это тепло
разрушаются грады, миры обращаются в числа
мы наклеим полоски газеты крестом на стекло
удержать, сохранить на осколки дробящийся образ,
уберечь от распада бегущие в Лету черты
если темное зеркало треснуло и раскололось,
я увижу твое отраженье на глади воды
я повсюду увижу тебя, и повсюду узнаю,
и повсюду по имени, милый, тебя назову
вязкий дым рукавами сплавляется вниз по Дунаю
я по темной воде в тридесятое царство плыву
***
На черной лошади примчится страх во тьме
на черной лошади, на грозовом коне
с безумным ликом северной луны
он пронесется через наши сны
и будет виться за его плечом
дырявым окровавленным плащом
рой наших смутных мыслей, темных снов
и грозный лепет мертвых голосов
на лестницах, в подъездах, во дворах
свои следы оставит этот страх
войдет в мой дом, и сядет у стола,
уставится незрячими очами
и спросит: «Ты часы перевела?
С утра иное время на дворе».
И тень плаща за темными плечами
Нахохлится, как птица в феврале.
***
Дай мне уснуть без боли и сомнений,
свернувшись кошкой на твоих коленях
прижавшись боком к твоему бедру
и я усну, а может быть, умру.
Какая разница! Позволь мне быть собой
Те несколько минут перед забвеньем,
Пока еще звучит сигнал отбой,
И страхи не вступили во владенье,
А до утра немеряно пути.
Позволь мне быть. На волю отпусти.
И я, скользнув за грань, спрошу оттуда
Сквозь теплый сумрак полусна: «Скажи,
Что там за огонек во тьме дрожит?»
И шепотом ты мне ответишь: «Чудо».
***
Глоток из Леты – лучшая награда
для тех, кто заперт в собственном аду
кто сам с собой играет в чехарду
во времена всеобщего парада
мундиры блещут – рябь на серых водах
клонятся перья – в плавнях камыши,
и резкий крик трубы, как вопль баньши,
сопровождает армию в походах
глоток из Леты – чарка перед строем
для тех, кто заслужил покой и сон
кто в хит-парад героев занесен
и вовсе не желает быть героем
о, отпусти нас, память и озноб
позволь не слышать собственного крика
течет река – безмолвна и безлика
и стынет на ветру горячий лоб
***
здравствуй, Муза! Помнишь, ты смеялась,
ничего на свете не боялась,
помнишь, ты со мной играла в прятки
и ходила к морю босиком,
помнишь, ты любила без оглядки.
И швыряла мне в глаза песком?
И носила медную сережку?
Где твои насмешки, босоножка.
Что глядишь, как будто ждешь беды?
Там еще видны твои следы,
Там еще протоптана дорожка –
У соленой пасмурной воды,
И не поздно вызвать неотложку…
***
и в ночное стекло, как в зеркальные воды, гляделась,
прижимаясь то лбом, то висками к оконному льду
и просила о чем-то висящую в небе звезду,
невпопад поминая далекие Патмос и Делос
и рвалась из коробки двора в моросящую тьму.
Вероятно, к кому-то. К нему, безусловно, к нему.
И рвалась из бессильного тела в открытый полет
Напрямик через спящий, надорванный, спутанный город,
Через жажду коснуться губами, сквозь холод и холод
Через боль бытия и утраты – в оконный пролет.
Он стоял у окна и бездумно глядел в никуда.
И огнями болотными стыли в ночи города.
***
истаяла в горячечном жару
моя рука с прозрачными перстами,
лицо, белее неба на ветру,
с запекшимися темными устами,
распалась плоти связь. Ушла в песок.
И в воздухе остался только голос.
Унесся в темноту и вскрикнул поезд,
И заметался между шпал гудок.
С востока долгий, безнадежный крик,
Зовущий, умоляющий, бездомный, -
Обдал нас ужасом, и сник со стоном,
И тишина пришла на краткий миг.
На краткий миг меж болью и тоской,
На краткий миг меж выдохом и вдохом.
Мы будем вместе в январе далеком,
И я прижмусь к твоей руке щекой.
***
это было последним летом.
И еще не раз повторится –
Распласталась дурная птица
На холодном с утра песке,
На песке, еще не прогретом,
И кричала в слепой тоске.
Был по-зимнему резок воздух,
И любила меня земля.
Отдавался крик журавля
Странной дрожью в спине, в затылке.
Подступали зачем-то слезы,
И
***
тебя я помню. Сумрачный чертог,
глухая галерея, где отребье
проматывало свой последний срок
в попытке тщетной удержать мгновенье,
и в глубине тоннеля, над толпой
ты улыбался, словной бог какой,
своим ленивым медленным мечтам.
Ты был одновременно здесь – и там.
Сам по себе, над суетой, один,
И никому не раб, не господин.
И мне тогда подумалось – покров
Мечты непрочен, лень недолговечна.
О тень бесплотная, цепочкой верных слов
Я выведу тебя на свет, конечно,
Из дельты этой сумрачной реки –
И ощутила плоть твоей руки
И ощутила вес твоей улыбки
И ощутила власть твоей судьбы.
И сквозь ладонь мою увидел ты
Обрывки намертво зажатой нитки.
***
в глухой деревне умер властелин
не изгнанный, а просто позабытый
своей империей, народом свитой
в свой смертный час он был совсем один.
Он был свободен, как последний раб,
И одинок – солдат на поле брани,
Усталый древний камень на кургане
Он был всесилен в этот час, и слаб.
Он видел сквозь дощатый потолок
Своей столицы золотые крыши
У смертного одра
